До того, как стать актёром, Георгий Шутов окончил Гидромет. В институте была военная кафедра, на которой студенты изучали метеорологию. Раз в неделю по пятницам в специальном помещении учащиеся мужского пола готовились к прохождению службы. В этот день, побритые, постриженные, обязательно в костюмах и галстуках, они, выстраиваясь в две шеренги, приветствовали начальника кафедры полковника Петрушкина дружным хором: «Здравия желаем, товарищ полковник!» Затем во главе с педагогами-офицерами расходились по аудиториям изучать синоптические приборы.
Однажды Шутов пришёл в костюме с бабочкой. Во время построения руководитель кафедры обратил на это внимание.
– Почему без галстука? – грозно спросил он.
– Это галстук, – ответил Гоша.
– Это бабочка, – повысил голос полковник.
– Это галстук-бабочка! – по-военному чётко отрапортовал будущий офицер.
Военная чёткость и командирский голос понравились начальнику, и он допустил франта к занятиям. Однако оригинальность формы не прошла Шутову даром: его назначили дневальным. Весь день он должен был простоять у входа на кафедру, приветствуя преподавателей отданием чести. Для того чтобы не прикладывал руку к «пустой голове», ему выдали солдатскую пилотку.
Вид у дневального был выразительный: синий костюм, жёлтая бабочка и зелёная пилотка. Проходя мимо, офицеры улыбались, а Шутов недоумевал: зачем ставить дежурного у входа? На кафедру, находящуюся в самом дальнем конце института на последнем этаже, никто, кроме нескольких военных наставников, никогда не заходил, и если бы даже злоумышленники захотели проникнуть сюда, то, скорее всего, просто бы её не отыскали.
Допустим, продолжал мысленно рассуждать Шутов, злодеи даже нашли бы кафедру и ворвались в помещение – что дневальному-то в этом случае делать? Можно было бы, конечно, криками «Караул! Тревога!» привлечь внимание контингента и таким образом совершить подвиг, пожертвовав собой. Однако всё это казалось Гоше маловероятным: взять на кафедре метеорологии было нечего. Сломанная авиационная пушка – на фиг никому была не нужна. Без специального самолётного оборудования, даже если починить, служить она бы всё равно не стала. Приборы, по которым студенты изучали материальную часть метеослужбы? Так на них панели управления испорчены: где-то тумблеры отломаны, где-то элементы регулирования параметров отсутствуют.
Игорь вспомнил как один из студентов-шутников на шкале, определяющей температурные ограничения эксплуатации какого-то аппарата, нацарапал лишний нолик. Офицер из преподавательского состава объяснил, что, мол, станция может служить при температурах от плюс 30 до минус 300 градусов по Цельсию. Студенты выразили сомнение: «А нам профессор говорил, что температуры ниже минус 273 градусов не бывает», – на что получили компетентный ответ: «Техника секретная, военная, профессор мог и не знать».
Шутов предположил, что, по мнению начальства, многочасовое стояние у дверей должно было вырабатывать у студентов армейскую дисциплину. Однако чувствовал, что никакой дисциплины в нём за это время не выработалось, только ноги устали, и спина стала ныть, и вообще он решил на следующей неделе не посещать военную кафедру, сославшись на болезнь.
С каким бы скепсисом Гоша ни учился военной метеорологии, по окончании учебного заведения всё равно получил звание офицера и отправился отдавать долг Родине в далёкий сибирский гарнизон. Прибыл в комендатуру, предъявил документы. Ему сказали: «Молодец, что вовремя приехал к месту службы. Обычно офицеры-двухгодичники в армию не торопятся» – и выдали направление к месту службы на военном аэродроме, недалеко от областного центра.
И вот уже третий месяц, как Георгий «входил в строй» – осваивал аэродромную технику, дежурил на «вышке» в качестве военного синоптика, носил гражданскую одежду, зарплату не получал. По каким-то загадочным причинам приказ о принятии лейтенанта Шутова в боевую часть и назначении ему довольствия из штаба армии до полка всё никак не вступал в силу. Из центра до гарнизона было около ста километров. На машине это расстояние туда и обратно можно проехать за полдня.
Игорю же представлялось, что в фельдъегерскую службу для секретности набирали мужчин преклонного возраста. Выглядели эти дедушки в его воображении как ходоки к Ленину. Одетые в армяки и зипуны, подпоясанные кушаками, в лаптях или опорках, являлись они в штаб армии, получали приказы в виде бумажных документов и, спрятав их в котомку или узелок, неторопливо шли, опираясь на палку разыскивать нужную часть.
Где войсковые соединения находятся, им не указывали. В этом была хитрость командования. Ведь если фельдъегерь не ведает, куда идти, он станет искать адресата. Придёт в одно место – не то, в другое – тоже не то. Движение посланца будет хоть и медленным, но зато хаотичным. Враги не смогут разгадать алгоритм поведения гонцов и перехватить их, так как непонятно, где делать засаду. Так методом проб и ошибок ходоки в конце концов отыщут нужную часть и передадут приказ, вот только когда это случится, не знает никто.
Жить Гоше приходилось скромно. Питаться днём ездил в аэродромную столовую в трёх километрах от ДОСа – Дома офицерского состава, попросту говоря, общежития для неженатых офицеров. Ужинать нужно было самостоятельно. Он брал деньги в долг у сослуживцев, получал от родственников вспомоществование, покупал полуфабрикаты и готовил еду в общежитии.
Такая служба нервирует: он не мог отослать домой фотографии, чтобы мама порадовалась его красивой форме и офицерской выправке, в среде кадровых военных к нему обращались «студент», серьёзных поручений не давали. Командир полка, глядя на него, хмыкал и говорил: «Ничего. Всё нормально. Войдёшь в строй. Когда-нибудь. Может, и приказ придёт. Форму выдадут. Возможно…», а у самого в глазах сквозило сомнение.
Шутов понял, что на такой службе проявить героизм он не сможет, и решил удариться в армейскую самодеятельность. В институте Гоша был в таких делах авторитетом: «Пел, свистел, решал кроссворды», – как сказал Аркадий Райкин. Он пришёл в гарнизонный Дом офицеров, выяснил, кто руководитель, и предложил свои услуги.
Майор Бездуховный учился в институте культуры где-то в тёплых краях: то ли на Северном Кавказе, то ли на Украине. По настоянию родителей решил связать свою жизнь с армией, надеясь хорошо устроиться, и попал в далёкий сибирский гарнизон, в котором самым его любимым делом стало употребление спиртных напитков. Пил он основательно и пьяный сетовал, что никто не понимает его замороженную душу художника.
Впрочем, раз в году Бездуховный прекращал вести распущенный образ жизни и становился строгим и подтянутым: наступало время смотра полковой художественной самодеятельности. В Доме офицеров все воинские подразделения гарнизона, а их было десятка полтора, должны были представить собственную концертную программу. После нескольких дней репетиций наступал праздник, буйство армейского творчества. Этот, образно выражаясь, паноптикум в День военно-воздушных сил длился с раннего утра до позднего вечера в режиме нон-стоп.
Чего там только не происходило! Офицеры, их жёны и дети пели, танцевали, читали стихи, но апофеозом каждой программы было выступление хора личного состава. Многие молодые лейтенанты петь вообще не умели, но главное было не в этом. Важно, чтобы в хор набралось как можно больше участников – чем больше исполнителей, тем выше оценка выступления.
Иногда на сцену даже выходили старшие офицеры, чтобы своим примером показать подчинённым, что командир всегда должен быть впереди. Одна участница самодеятельности сетовала, что в её полку концертную программу готовил замполит подполковник Огрызков, а в соседнем – всем руководил полковник Царёв, понятно, что им наверняка первое место отдадут: одно дело – Огрызков, другое – Царёв, даже по фамилиям всё становится ясно.
Однако это творческое событие случалось всего раз в год. Потом ДОФ использовался как кинотеатр, в котором по выходным показывали фильмы. До следующего мероприятия и начальник, и подчинённые, и сам «храм искусств» гарнизона находились в полусонном состоянии. Всё текло своим чередом, и вдруг пришёл Шутов и заявил, что надо что-то делать, творить. Жёны офицеров, работавшие в гарнизонном клубе, посмотрели на него с недоумением, а выпивший Бездуховный со слезами на глазах сказал, что сбылась его мечта: явился молодой офицер, желающий заниматься настоящим искусством. Потом долго рылся в своём кабинете в шкафу и достал папку.
– Пьеса «Мой бедный Марат», – провозгласил он торжественно, – мы поставим спектакль и прославимся на всю военно-воздушную армию. Я буду режиссёром. – И без паузы: – Принять на грудь желаешь?
Шутов отказался «принимать», ему поскорее хотелось ознакомиться с текстом, да и вообще было ещё утро.
– Ну, как хочешь, – сказал майор, налил в стакан из бутылки, стоявшей на столе, и выпил.
На следующий день Гоша, возбуждённый, азартный, прибежал в Дом офицеров в надежде поделиться с постановщиком своими впечатлениями от пьесы Арбузова: у него появились кое-какие идеи, связанные с решением будущего спектакля.
Начальника на службе не оказалось. Опытные сотрудники объяснили, что раньше, чем через месяц бессмысленно сюда заходить: Бездуховного не будет, он очень занят. Шутов понял, что постановка не состоится, оставил пьесу в библиотеке и в раздумье поплёлся домой.
Той ночью была объявлена тревога. По всему гарнизону раздавались звуки сирены, на площадке стоянки военного транспорта ревели моторами крытые КрАЗы и «Уралы»: во время тревоги глушить двигатели запрещено по уставу. Из близлежащих домов выбегали офицеры, на ходу застёгивая форму, грузились в машины, и те в ночном свете фар мчались на аэродром. Шутов в гражданской одежде походил скорее на шпиона, чем на офицера, но, как и все, ехал к месту выполнения воинских обязанностей, повинуясь требованию боевого сигнала.
За несколько минут все самолёты полка были подготовлены к вылету, и одна за другой серебряные сигары ТУ-16 взмывали в небо. Это было красиво и даже величественно. Только один изъян крылся в этом пафосе: командование заранее предупредило контингент о том, что ночью будет тревога. Весь личный состав должен был находиться дома и не выпивать. Некоторые добросовестные офицеры потихоньку роптали, мол, кого обманываем? Однако вслух в присутствии начальства крамольных мыслей не высказывали, были деловиты и дисциплинированны.
Шутов, как человек впечатлительный, с интересом наблюдал за ночными полётами. Это было яркое зрелище с прожекторами, рёвом двигателей, с напряжённой работой аэродромных служб – настоящий большой спектакль в театре военных действий. Одна беда – Гоша был чужим на этом празднике милитаризма. Ему даже форму до сих пор не выдали, где уж тут надеяться стать своим в армии? Фельдъегеря с котомками где-то блуждали по просторам Сибири и пока на Гошину часть ещё не вышли.
Буквально через пару дней командир полка объявил на утреннем построении, что пришла информация от руководства армии: в наши края со дня на день должен прилететь сам маршал авиации Кудахтов. «Ну, прилетит и прилетит, делов-то, – подумал Шутов, зевая. – Что мне до того? Это пусть кадровые офицеры нервничают: им ещё служить и служить, а моё дело сторона».
Заступив на дежурство, Гоша, как всегда, начертил карту погоды региона, так называемую «кольцовку», и отправил в штаб бойца с этой картой. Потом произвёл замеры высоты облаков, скорости и направления ветра, почитал художественную книжку, прогулялся вокруг вышки, пообедал в столовой лётного состава и только, по обыкновению, хотел подремать в «секретке», комнате с железной дверью, где хранилась шифровальная аппаратура, – как вдруг ощутил, будто скрытый электрический разряд пробежал по «вышке». Все офицеры засуетились, дежурный экипаж стал нервно требовать информацию о погоде в разных местах Сибири и Забайкалья. Телефон трезвонил без перерыва: то из метеослужбы армии звонили и интересовались погодой в Завитинске, Украинке или Находке, то из управления полка просили предоставить синоптическую карту страны. Неожиданно приходили какие-то перелётчики из Петропавловска-Камчатского и просили узнать погодные условия Красноярска, чтобы скорее улететь, так как здесь намечается большой кипиш и они боятся, что им могут не дать керосину.
«Наверное, командующий ВВС решил пожаловать в наши палестины, – сообразил Шутов, – отдохнуть не дают со своим маршалом». Пришлось ему торчать в рабочем кабинете метеослужбы и участвовать в общей деятельности. К вечеру беготня успокоилась, главный начальник не прилетел, личный состав отправился на отдых в гарнизон, но у Георгия было суточное боевое дежурство. Ему следовало оставаться на «вышке» до утра. Когда руководители подразделений покинули помещение, а дежурный экипаж расположился в гостинице аэродрома, Шутов тоже решил лечь спать пораньше: забегался сегодня, устал. Он расположился в секретной комнате, заперся на ключ и мирно задремал.

Спал он недолго, так как был разбужен стуком в дверь. Боец, которого он на всякий случай оставил вместо себя в кабинете сообщил, что его к телефону требует командующий армии генерал Барон. Шутов встал, надел ботинки, подошёл к телефону и представился по форме:
– Лейтенант Шутов.
Густой бас генерала раздражённо потребовал сообщить погоду на аэродроме.
– Погода хорошая, видимость больше двух километров, ветер юго-восточный, три–пять метров в секунду, облачность незначительная, – монотонно произнёс дежурный синоптик.
– Какая незначительная облачность?! – вдруг закричал командующий армией. – Ты в окно смотрел? Там неба не видно!
Гоша взглянул в окно и обомлел. По тёмному небу в свете прожекторов плыли низкие облака, моросил дождь, и было ощущение, что погода ухудшается с каждой минутой.
– Товарищ генерал армии, последний замер метеопоказателей по правилам наблюдений проводился два часа назад, погода была хорошей, – растерянно сообщил лейтенант.
– Чтоб непрерывно следил за небом! Замеры показателей производить постоянно! Прогноз погоды готовить каждый час! Командующий вылетает из Москвы! Не спать!
Барон дал команду и положил трубку.
«Чего-то я не предусмотрел… – подумал невозмутимый лейтенант. – С другой стороны, поздно уже. На х..на маршалу ночью лететь? Скорее всего, всё с утра завертится»
И он отправился в секретку досматривать прерванный сон.
Часа через два в дверь вновь постучали. Боец робко сообщил дежурному:
– На проводе генерал, сильно ругается.
Шутов подошёл к телефону и бодро доложил:
– Дежурный синоптик лейтенант Шутов!
В ответ из трубы раздался злой рокот:
– Я приказал следить за погодой! Ты, Шуточкин, опять пошёл отдыхать?! Какой прогноз погоды на ближайшее время?
Гоша понял, что мямлить и оправдываться в этой ситуации неуместно. – Через три часа дождь прекратится, низкая облачность уйдёт, видимость ожидается в пределах двух – трёх километров, ветер юго-западный, четыре - пять метров в секунду, – хладнокровно отчеканил он, – я, товарищ генерал-полковник, находился на объекте, проверял работу измерителя высоты облаков.
Командир армии немного успокоился и сказал:
– С вышки ни шагу. Следить за погодой. Командующий в воздухе. Через пять часов будет у нас. Максимальная готовность. Ты понял, лейтенант?
– Так точно, товарищ генерал! – бодро ответил Гоша и отправился в секретку.
Поспать ему удалось недолго, часов до пяти. Опять в каморку застучали, и испуганный голос рядового сообщил, что генерал Барон требует дежурного синоптика к телефону. Шутов взял трубу и не успел представиться по форме, как на него обрушился отборный мат, такой витиеватый и изощрённый, что Гоша, не ожидавший от генерала столь «изысканных» выражений, даже удивился.
Сквозь рёв и вопли можно было разобрать, что жизнь лейтенанта практически закончилась. Его отвезут на армейскую гауптвахту, и оставшееся время службы до демобилизации он проведёт в офицерской тюрьме в качестве уборщика штабных помещений, и то если у командующего армией хватит выдержки не задушить его собственными руками.
– Через час буду на, б..дь, аэродроме! Разберусь с тобой, Шутейкин! – зловеще закончил свою тираду Барон и добавил: – Что с погодой?
– Погода в норме, видимость хорошая, ветра нет, облачность небольшая, – пролепетал Шутов, представляя свою дальнейшую судьбу.
Следует заметить, что аэродромная метеослужба была сформирована из офицеров трёх полков: двух бомбардировочных и одного истребительного. В штате каждого полка было по три простых синоптика и по одному старшему. Всего получалось девять дежурных и три начальника. Что с ними всеми делать в небольшом кабинете? Командиры с разрешения высшего начальства договорились считать метеослужбу объединённой, чтобы не толкаться толпой в ограниченном пространстве.
Теперь на боевое дежурство синоптики заступали по графику и обслуживали работу не только своего полка, но и соседних. При таком раскладе выходило, что у каждого из офицеров было по восемь выходных.
Метеорологам все остальные аэродромные службы люто завидовали. Им-то надо было впахивать с утра до вечера каждый день.
Смена дежурных синоптиков происходила в девять утра, но иногда сменщики по разным причинам приходили пораньше. Вот и сегодня офицер Колбасников пришёл на «метео» заранее. Ему надо было подготовить для своего командира какие-то документы. Полк относился к ПВО страны, то есть к другому виду войск, и для них прилёт маршала авиации Кудахтова на аэродром был всё равно, что прилёт экзотической птицы фламинго на водоём, где обычно эти птицы не водятся. Любопытно, но не более.
Шутов возликовал. Теперь можно свалить с вышки до приезда командарма, но надо было сначала уговорить Колбасникова принять БД пораньше. Шутов заискивающе улыбнулся и поинтересовался, чего это сменщик пришёл так рано.
– Комполка требует, чтобы я лично подготовил доклад о погоде с вопросами и ответами, – ответил тот.
– Если честно, из всей нашей службы твои кольцовки самые точные. Я до сих пор не могу так красиво карты погоды чертить, – сказал Гоша.
– Ты, студент, мышей не ловишь, тебе в строй ещё входить и входить, – согласился старлей.
– Ясное дело. Слушай, Колбасников, можно я сегодня пораньше сменюсь? Поезд встретить надо с посылкой, он рано приходит, – объяснил Шутов свою просьбу.
– В райцентр поедешь на станцию? – спросил ПВО-шник.
– Куда ж ещё? С утра «щемиться» надо. А что делать? Бабуля сала отправила да сухофруктов, грибов солёных. Кстати, если грибы любишь, могу поделиться, – Гоша пытался задобрить Колбасникова. Разговаривая, он всё время поглядывал в окно, из которого было видно шоссе, ведущее к аэродрому. Он заметил, что в их сторону движется кавалькада из десятка машин, и понял, что злой генерал на подходе. Сменщик согласился: похоже, аргумент с грибами оказался решающим.
– Иди уж, – сказал он.
Машины неотвратимо приближались к «вышке» – центру управления полётами, и, чтобы не попасться на глаза Барону, выскочив из здания, Шутов повернул в противоположную от дороги сторону на тропу, и ушёл, так сказать, огородами. Тропинка, вытоптанная солдатами, вела через поле в гарнизон, в котором Гоша намеревался затеряться. История с посылкой, хоть и была враньём – грибы бабуля прислала на прошлой неделе, – поделиться лесными дарами с Колбасниковым Шутов вполне мог. Пока шёл пешком до общежития, представлял, как с порога метеослужбы командующий начнёт орать на дежурного Колбасникова, а тот будет стоять по стойке смирно – генерал всё-таки – пытаться понять, почему тот его зовёт Шутейкиным и собирается сгноить в гарнизонной тюрьме. Потом, когда Барон утихнет, чтобы передохнуть, Колбасников объяснит, что «Шутейкин» сменился и, что он вовсе не тот, за кого его принимают, и служит он вообще в противовоздушной обороне, а не в дальней авиации.
Командующий армией, немного «протрезвев», уже спокойнее начнёт грозить страшными карами сбежавшему офицеру, но тут придёт информация, что вот-вот на аэродроме приземлится сам маршал авиации. Про лейтенанта Шутейкина Барон забудет сразу и навсегда. В армии высший начальник своим присутствием создаёт местный паралич в телах подчинённых, а из их мозгов вся не относящаяся к главному моменту информация исчезает. Конечно, если когда-нибудь потом генерал будет звонить на «метео» полка и трубку возьмёт Гоша, в сознании командующего, возможно, всплывёт неясная отрицательная эмоция, связанная с фамилией дежурного, но, скорее всего, он не обратит на неё особого внимания и будет интересоваться информацией по службе.
Так и вышло. В дальнейшем никто и не вспомнил, что командарм обещал сделать с Шутовым, а вскоре и приказ пришёл о его вводе в строй. Наверное, ходок-фельдъегерь разыскал наконец место размещения полка. Сто километров пути от штаба армии до части гонец преодолел со скоростью один километр в сутки, так как явился ровно через сто дней с того момента, как лейтенант Шутов приступил к службе.